Ночь, берег, молодая девушка, оставив двух маленьких детей, пошла топиться. Моя прабабушка за волосы вытянула ее из воды. Она цыганка, отбилась от табора, кто ее в дом пустит, все боятся. Детей бы подобрали в приют или неравнодушные, а ей деваться некуда, вот и пошла в воду. Бабушка спасла ей жизнь, жили все вместе тайно в одной комнатушке по соседству с хозяйкой дома, и никто не спалил, дети тише мышек себя вели. Бабулю обучила гаданию и их языку. Ночами ходили по деревне и ворожили дружно за еду.

В детстве приходилось попрошайничать на улице. Давали по-разному, чаще всего мелочь. Но однажды добрая женщина просто купила и отдала мне большой пакет хороших продуктов. Помню мое счастье, а мама обозвала её жадной, мол, сложно было деньгами дать что ли.

Никогда не понимала культ посуды, никогда дорогой в доме не было. Если ты нечаянно разбил, то мама так орала, расстраивалась, злилась. А я не понимала, почему она так с ума сходит — ничего криминального же не случилось. И очень много знаю людей, кто разбивал посуду, и все они получали от мам. Одно ясно — если вещь памятная и дорогая разбилась, то обидно и жалко, да, а я до сих пор не понимаю такой привязанности к обычной простой тарелке или простой чашке… Разбил и разбил, всякое бывает!

Парень во время ceкса был тихий: ни звука, ни писка, казалось, что не дышал вовсе. Даже лицо каменное было. Просила его хотя бы немного эмоций, но тщетно. В очередной раз сама сделала серьезное лицо, перестала издавать звуки и тупо смотрела на него. Он ох[рен]ел от этого, подумал, что померла прям под ним. После этого понял, каково это — видеть эмоции человека и что ему хорошо. Сейчас хотя бы дыхание его слышу.