Лунина к заговору заявил Вадковский, затем Трубецкой не преминул включить его в список членов Тайного общества.

Над Луниным сгущались тучи, но великий князь Константин Павлович попытался выгородить своего адъютанта. Он писал брату, что Лунин добросовестно служит и ни в чём предосудительном не замечен. Зачем цесаревич защищал вольнодумца? Не хотел расставаться с храбрым офицером и остроумным собеседником? Увы, дело не в сентиментальной привязанности. Лунин, как приближённый великого князя, был в курсе его честолюбивых устремлений, знал о желании занять престол или хотя бы примерить польскую корону, и о том, что Константин от этих притязаний отказался в пользу младшего брата под давлением матери. Но насовсем ли?

В марте Лунин получил из Петербурга "вопросные пункты", касающиеся его связей с заговорщиками. Михаил Сергеевич отвечал обдуманно, лаконично и уклончиво. Великий князь понял, что Лунин ничего лишнего не скажет. А тут вдруг от Пестеля добились признания, что десять лет назад Лунин планировал цареубийство — и участь подполковника была решена. На первом же допросе Лунин заявил: "Я поставил себе правилом никого не называть поимённо". Этому правилу он не изменил, и поэтому стал последним, кого арестовали по делу декабристов.

стали выпускать из лучшей в мире страны. Каждого долго мытарили, и никто не знал, что получит: разрешение или отказ… Вы спросите, какое это имеет отношение к чудной песенке композитора Шаинского на слова Эдуарда Успенского? А самое прямое.

Еврейские эмигранты ехали сначала в Вену, и уж оттуда кто в Израиль, а кто куда. Вагон "Москва-Вена" прицепляли к поезду, шедшему только до границы СССР. Вагоны поезда были зелёными, и только венский, в котором ехали евреи, – голубым. Это отлично знали многочисленные друзья и родственники, провожавшие их на московском вокзале. Знали, конечно, и не уехавшие авторы песни Шаинский и Успенский. Так в ней появились нюансы, понятные только посвящённым:

"Медленно минуты уплывают вдаль,

Встречи с ними ты уже не жди.

И хотя нам прошлого немного жаль,

Лучшее, конечно, впереди".

С верой в лучшее ехали в голубом вагоне еврейские эмигранты. А вслед им неслось: "Скатертью дорога! "Поэтому в песенке про вагон появились эти строки:

"Скатертью, скатертью дальний путь стелется

И упирается прямо в небосклон.

Каждому, каждому в лучшее верится.

Катится, катится голубой вагон".

Вот такая казалась бы безобидная детская песенка, а сколько смысла…

МХАТ, а имена Станиславского и Немировича-Данченко были бы известны только узкому кругу искушённых театроведов!

Дело в том, что Владимир Иванович и Константин Сергеевич были выдающимися театральными деятелями, но никудышными бизнесменами. Когда они во время своего знаменитого обеда в "Славянском базаре", продолжавшегося 18 часов, родили идею театра будущего, им и в голову не пришло оценить стоимость проекта. А он вышел весьма дорогим: задумано было напичкать театр самыми современными средствами театральной машинерии, создать комфортные условия для зрителей и артистов, и много ещё чего. Для костюмов первого спектакля МХТ, "Царь Фёдор Иоаннович", собирали по монастырям настоящую царскую парчу и золотое шитьё, — каково? При этом у отцов-основателей своих денег не было: Владимир Иванович, хоть и был преуспевающим драматургом, которого называли "новым Островским", больших капиталов не имел, а Константин Сергеевич, выходец из богатейших купцов Алексеевых, растренькал своё немалое наследство на предыдущие театральные прожекты, закончившиеся полным пшиком, и к моменту создания нового театра имел только огромные долги.

Наши герои основали паевое общество, и сумели убедить некоторое количество состоятельных людей вложиться в их проект. Но собранные деньги закончились ещё раньше, чем строительные работы в будущем театре добрались до экватора. Отцы-основатели собрали пайщиков и слёзно просили добавить денег, пайщики прониклись сочувствием, но денег не дали за отсутствием оных.

На этом проект мог вполне закономерно завершиться, и никогда бы не появился занавес с изображением чайки, и Антон Павлович Чехов не увидел был несравненную Ольгу Леонардовну в роли царицы Ирины, и остался бы холостяком, и Олег Николаевич Ефремов не ушёл бы из "Современника", поскольку некуда было бы уходить, но на том самом собрании пайщиков совершенно случайно, проездом из Орехово-Зуева, оказался текстильный король и большой театрал Савва Морозов.

Откуда у молодого человека, в детстве поротого по ягодицам старообрядческой лествицей, любовь к театру, неизвестно, но тут она оказалась кстати. Савва выкупил все паи, и добавил столько денег, сколько было нужно. Но не остановился на этом: будучи прекрасным инженером, с кембриджским образованием, он взял на себя всю электротехническую часть проекта — Савва буквально поселился в недостроенном здании театра и лично курировал, а большей частью и производил все необходимые работы. Станиславский писал впоследствии, что Савва заразил всех невероятной энергией и энтузиазмом, которые были не менее важны, чем деньги. О чём режиссёр не писал, но можно догадываться: наверняка крутой предприниматель взял на себя контакты с поставщиками и субподрядчиками, — сомнительно, что знаменитое "Не верю" Станиславского могло подействовать на оборотистых московских дельцов.

В итоге проект был реализован. И представьте себе: как только бизнес стал работать, пошли аншлаги, два неутомимых театральных деятеля пришли к мысли, что театр должен принадлежать его актёрам! Узнав об этой идее, Савва Тимофеевич, по сути единоличный владелец театра, безвозмездно отказался от своих паёв в пользу актёров.

В числе российских меценатов Савва идёт на призовом, третьем месте, после барона Штиглица, создателя Центрального училища технического рисования, и другого Саввы, Мамонтова.

При этом, к слову: в совладельцы театра включили не всех. Виленкин, поступивший на службу в МХАТ десятилетия спустя, уже при советской власти, отмечал, что неприязнь друг к другу актёров-"акционеров" и "неакционеров" ещё существовала даже тогда.

А Савва Тимофеевич дал денег ещё и большевикам. Возвращать они их не собирались, о чём позаботился большевистский "чистильщик" Леонид Красин, человек и ледокол. Официально смерть С. Т. Морозова признали самоубийством, но близкие говорили, что рядом с телом была найдена записка: "Долг — платежом. Красин"