столу, начав поздравлять отца. Выпив первую рюмку за здоровье именинника, гости обнаружили отсутствие черного хлеба, то есть белого в избытке, а вот чернушечки гурманы не обнаружили. Отец решил проблему просто, подозвав меня, он толкнул короткий тост за здоровье наследника и, рассказав как он помогал по дому в семилетнем возрасте, впервые в моей жизни послал меня в близлежащий универсам за черным хлебом. В коридор у входной двери набилось с дюжину провожающих, наперебой давались советы о том, как правильно перейти дорогу, не выбирать черствый, как не обсчитаться и т. п. В суматохе мне позабыли дать на покупку деньги, о чем смущенный всеобщим вниманием я робко напомнил. Дедушка-юморист не преминул тотчас сострить: "Внучек, любой дурак за деньги купит, ты даром попробуй принести". На чуть подвыпивших гостей незамысловатая шутка произвела сногшибательный эффект, хохот стоял такой, что закладывало уши, обо мне все забыли и я несколько растерянный вышел на улицу. В семилетнем возрасте сказанное взрослыми воспринималось мною буквально, несмотря на смех, я принял слова деда за чистую монету. "Наверное, так нужно, -думал я, — первый раз хлеб необходимо выкрасть, это вроде как экзамен такой". Медленно брел я в сторону магазина, обдумывая план кражи, и тут удача улыбнулась мне, послав навстречу яркого представителя местной гопоты — шебутного семиклассника Гену, известного под кличкой "Зуб", знали его все, включая даже зеленых первоклассников как я. Я вежливо поздоровался с Геной и спросил у него — не приходилось ли ему брать в магазине хлеб, не заплатив за него. Вероятно, Гене в этот день заняться было решительно нечем, иначе и не объяснить, почему он соизволил помочь малолетке. С интересом оглядев меня, он спросил: "с[тыр]ить, что ли? "Я не был знаком с этим словом, но в контексте вышесказанного интуитивно я его понял. "Ага, — говорю, — с[тыр]ить! " — "Ну пойдем, щегол, покажу как это делается", — согласился помочь добрый Гена.

В магазине Гена незаметно спрятал хлеб за пазуху и благополучно вышел с ним на улицу, передавая мне буханку, он посоветовал мне не воровать хлеб. "Слишком велик он пока для тебя — спалишься, начни с вещей помельче", — напутствовал меня сэнсэй Гена.

Дома с законной гордостью я положил буханку черного хлеба на праздничный стол. "Как ты умудрился купить хлеб? Ты же так и ушел без денег? " — в унисон спросили папа с мамой. Немного переиначив дедушкину шутку, я сказал: "С деньгами любой дурак купит, а я с[тыр]ил! "Тишину, воцарившуюся за столом, нарушил звук разбившегося хрусталя — выпавшая из рук деда рюмка. "Я же пошутил, внучек", — сказал побледневший дедушка, глядя на грозную бабушку, — а слово с[тыр]ить я вообще не говорил", — пытался оправдаться дед. "Я тебе сегодня вечером пошучу — обхохочешься", — обнадежила деда бабушка.

Не совсем понимая чем провинился, я с дедом пошел снова в магазин с обновленным заданием — оплатить хлебушек. По дороге дед, взбодренный семьей, читал мне лекцию о подсудности воровства и недопустимости сквернословия. На кассе дед отдал шестнадцать копеек, извинившись за мою забывчивость. Там же в магазине дед купил пару пива и на обратном пути, уже хорошо повеселевший и пересташий бояться бабушку, доверительно поделился со мной: "Знаешь, внучек, деньги не самое главное в жизни, часть своих денег я потратил на выпивку, часть на женщин, а остальными распорядился глупо". Не получался из деда хороший воспитатель, не тот характер...

Стояла осень 1980 года, трава была зеленее, небо голубее, а вода — мокрее...

Поскольку я таковым прикидывался, пришлось понимающе кивнуть, ни хрена не понимая, и мы поехали.

Моё представление о свинофермах ограничивалось незабываемым детским знакомством с дощатым свинарником на шесть угрюмых рыл. Каждое рыло обслуживалось в единоличной клетушке отдельной большой человеческой семьёй, вооружённой вёдрами с объедками, в качестве подсобного хозяйства. Из-за этого свиней кормили в разное время, и пока одна жадно жрала, остальные буйно бесились и помирали от зависти, сбавляя в весе вероятно столько же, сколько она набирала. Ещё амбре помню, из-за которого для меня свинарник – до сих пор не пустой звук.

Я подозревал конечно, что на ферме всё иначе, и что фермер со своей семьёй легко управляется наверно с несколькими сотнями свиноголов, нещадно эксплуатируя безропотных батраков-мексиканцев. Действительность превзошла скромные границы моего воображения. В чистом поле распласталась белоснежная ромашка размером с большой стадион. В каждом её лепестке тянулось длинное стойло, а всего свиней там было десять тысяч. Эти лепестки мы обошли по внутреннему кругу, облачённые почти в космические одежды – вовсе не затем, чтобы не запачкаться, а наоборот чтобы самим не занести какую-нибудь заразу. Подсобных рабочих не было вовсе – после очередной компьютеризации не осталось места даже для жены фермера, она устроилась в райцентр на полставки библиотекаря. Да и сам фермер, тощий долговязый улыбчивый парень, незаметно было чтобы особенно парился – он полчаса гулял с нами и ещё час чаёвничал, на свиней не отвлекаясь. Я понял так, что он был смотрящий за роботами – на случай, если компьютер затупит и сам об этом доложит.

Из разговора выяснилось, что всё ещё забавнее – из-за огромных целевых кредитов свиноферма фактически принадлежала управляющему банку, проводившему все оперативные финансовые расчеты – это был настоящий свинарник при банке. Корма, напичканные рыбьей мукой, витаминами, гормонами, аппетайзерами и прочей химией, производились на отдельном, таком же безлюдном комбинате. Гормоны давали правильные — поросятам мужского пола женские и наоборот, чтобы в раздумьях над своим полом они быстрее жирели. Юных поросят привозили готовых, как из фабрики, раз в неделю, и загружали в первый лепесток ромашки. Это запускало великую миграцию всех остальных в последующие лепестки, каждый со спецкормёжкой именно для этого возраста. Отовсюду бил разнообразный душ, как на спа-процедурах, подозреваю что с попутным массажем. Запаха не было вообще — это были безупречно чистые свиньи.

Я ходил по этому кругу жизни внутри ромашки и видел, какие они разные – удивлённое младенчество, резвое детство, бунтарское отрочество, мечтательная юность, и наконец уверенный в себе, сытый, холёный взрослый возраст с заплывшими глазками – это означало, что хряку пора на убой.

Может, из-за этого визита, несмотря на теперешний сорокалетний возраст, я не тороплюсь больше становиться окончательно взрослым и не люблю фастфуда – пельмени моего детства из того свинарника были всё-таки вкуснее.

Я спросил фермера о его знаменитых летающих свиньях. Всё оказалось просто – несколько лет назад, увидев торнадо, он успел нырнуть в бункер и завинтить люк. Жена была в райцентре на работе. Немного погодя его резервный компьютерный пульт в бункере сообщил, что свиноферма вроде как исчезла. Выбравшись наружу, фермер увидел вокруг много пустого места и удаляющееся тёмное вихревое облако. После непродолжительного осмотра места катастрофы он сделал звонки жене, полиции, аварийной службе и банку со стереотипным сообщением – свиньи улетели. Для полиции он уточнил, в какую сторону они продолжают свой перелёт.

Честно говоря, я уже не помню, все ли свиньи тогда улетели, вряд ли конечно. Но речь шла по крайней мере о нескольких сотнях – они выпадали потом повсюду в окрестностях. Самые здоровые хряки пострадали мало – рано вываливались из вихря, полагаю что с большим головокружением. Там чернозём сплошной, после дождя хлябь несусветная. Приступая к полёту, хряки немедленно окутывались густой липкой грязью, и последующие удары мусором из той фигни, из которой состоят американские постройки, им были как слону дробина, если крепко зажмуриться. Похоже, в полёте они группировались и выпадали с небес на мягкий чернозём, как будто всю жизнь этим занимались – многие обошлись без переломов. А фермеру запомнился момент, как он стоял в обнимку с примчавшейся женой среди развалин под вой приближающихся сирен, а вокруг них, выбираясь из-под обломков и возвращаясь с далёких полей, собирались потрясённые цивилизованные американские свиньи. "Наверно, они хотят кушать и под душ" — сказала его жена и заплакала...