Их было одиннадцать человек. Девять — жёны. Две — невесты. Почти все оставили детей: детей с собой брать было нельзя. Ещё семь женщин были с ними — матери и сестры прочих бунтовщиков.

Крошечный отряд нежных женщин. Слишком велик контраст, невероятна пропасть между паркетом бального зала и сибирской ледяной пустыней. Это — подвиг и есть? Променять торты на чёрный хлеб. Но... нет. Это подвигом не было, и никто добровольную аскезу подвигом не считал. И первым подвигом этих женщин было то, что они, пусть не так эффектно, как их мужья, без истерики и манифестов, пошли против власти.

Не за красивую идею, не ради почестей и дифирамбов, они поддержали уже проигравших. И не тихими салонными разговорами, не проникновенными стихами. Они добровольно приняли на себя статус "государственный преступник" и пошли в Сибирь.

В ссылку.

Царь разрешил развод с государственными преступниками. Светская власть разрешила отменить церковное таинство. Ведь жены не были в ответе. И дети — тоже. Им сохраняли титулы, положение, имущество. Власть не собиралась их наказывать.

Да, несколько женщин расторгли брак. Ещё несколько остались воспитывать детей по категорическому требованию мужей. Вели переписку, растили детей. Но больше не увиделись ни разу. Подвиг?

Нет. Это просто семья, просто такая жизнь... Остальные же — поехали.

Их лишили всего: дворянства, титула, имущества. И даже детей лишили. А самое страшное — лишили будущего детей, которые родятся в Сибири. Их положение с момента рождения — крестьяне.

Но они поехали... Научились рубить дрова. Готовить еду. Обустроили быт. Подвиг? Двести лет назад в Сибири — да, подвиг. Особенно если нет никакой уверенности в том, что это поможет. Особенно если твоё содержание определяет государство и ты отчитываешься за каждую копейку. Особенно если вместо блестящего офицера, каким был муж, — каторжанин в кандалах, и можешь только посмотреть на него. Особенно когда у тебя нет обратного пути. Либо вернёшься с мужем, либо вернёшься вдовой. Либо не вернёшься...

Почти все декабристы в итоге прожили долгую жизнь. Пережили рудники, пережили Читу, много чего пережили. И не только молитвами их жён да горячим супом. Но и ежедневными их хлопотами о смягчении наказания. Женщины, напрягая все силы и связи, добились. Рудники заменили земляные работы, потом литейный завод. Сняли кандалы. Разрешили семейные камеры. Потом не каторга, а ссылка, совсем другое.

И это — заслуга их жён.

Мало кто из современных правозащитников может таких результатов добиться. Они нашли в себе силы заботиться не только о мужьях. Они учили и воспитывали местных детей. Своих учили, так отчего соседским не помочь?

В ссылке родилось много детишек. Одна только Прасковья Анненкова рожала восемнадцать раз! Правда, выжило только семеро из них. А у Трубецких вовсе чудо случилось... В столице детей у пары не было. А в Сибири, среди всей этой жути и тоски, — семеро!

Медициной занимались. Благодаря им глухой край уже не был диким. Никакой миссионер не нёс столько конкретного и ценного.

Вдумайтесь... всего одиннадцать женщин! И перевернули уклад тех мест. Эти женщины даже церквей построили чуть ли не больше, чем сама церковь. Их помнят в Сибири. Они были тем светом, что рассек зимнюю ночь, тем мостом, что протянулся из Европы за Байкал. Их память чтят, ведь то, что эти маленькие женщины сотворили, — это даже не подвиг, не подвижничество, а настоящая сила и мощь, дремавшая под тонкой кожей каторжанских фей.

В Иркутске Марии Волконской поставили памятник: молодая женщина со свечами, укреплёнными в подсвечник, приглашает в дом.

У них не было тут дома. Но они построили его, укрывая любовь и семью. Они сами, как свечи, тихо горели во мраке горя и безысходности, но не сгорели, а только сильнее стали, закалили и себя и всех, кто был рядом.

В этом и есть их главный подвиг.

Сижу на остановке, рядом две бабки. Одна причитает и излагает второй своё горе. Минут двадцать излагает. Но если убрать ненормативную лексику, можно уложиться в пару минут.

Пересказываю.

Воры, кругом одни воры. Крадут и крадут. Никак не нажрутся. У меня все деньги с телефона украли. Только вчера положила на счёт восемнадцать гривен, а сегодня их уже нету. И ведь почти никому не звонила. Представляешь, все деньги украли, все что положила. Гады

Лечу как-то очень давно в Барселону. Я один, и как пассажир, и с точки зрения семейного статуса. А значит любая соседка — потенциальный вариант. Жду. Проклинаю понты, так как все красивые проходят в эконом. В бизнесе строгие мужчины. Ну ок. По делу познакомлюсь. Но и тут не мой день. Рядом садится этакая тетушка. Напомнила соседку по даче, которая

Вчера вернулся с поездки на дальняк. Надо сказать, что мы с женой ездим на двух авто. Иногда меняемся, ну всякие причины бывают. В этот раз я ездил на её машине. Послезавтра восьмое марта, подумал я, надо сделать приятное. Поехал на дачу уставший как собака, выдраил всю машину, с прицелом что утром отдам чистенькое авто, пусть ездит на праздник, наслаждается. Так, завтра наступило, причем не особо радостное. С утра пошли от неё какие-то предъявы. Ну как обычно бывает перед восьмым, толи корм себе драконий выторговывает подороже, толи характер, толи возраст. А скорее всё это вместе... Утро кончается скандалом. Она пулей вылетает из квартиры, забыв попрощаться и не забыв смачно хлопнуть дверью. Естественно, я машину ей не передал её, поехала на моей "месяц без мойки". Ну и что вы думаете? Не проходит и получаса, звонит! Её, видите ли, остановил гибдд. Вас, говорит, мы поздравляем с наступающим праздником и тд. и тп.. И готовы... были Вам подарить букет, но... Но, Вы на грязной машине, а у нас камера снимает, и поэтому подарить цветы не можем, но если б были на ЧИСТОЙ МАШИНЕ, то непременно бы вручили! С праздником! Даа, ну как так то, бывает же такое! Слов нет!

Жила у нас в доме прапрадевушка стопицотлетнего возрасту. Октябрина Ильинишна, родилась, по еёйным же словам, то ли в первую годовщину того самого 25-го октября, то ли за три года до него, уже не важно.

Прожила войну, оттепель, расцвет застоя и застой расцвета, пережила перестройку и развал союза, и осталась одна в своей хрущобе.

Занимала у всего подъезда "до пенсии" щепотку соли, кусок хлеба, сигарету и "рюмку водки на столе". Конечно, никто ей не отказывал.

И вот как-то в начале очередного тысячелетия начали у неё болеть ноги. Мы ей говорим, а почему бы вам, Ленинина Виссарионовна, не взять палочку? А она вся такая – и чё я буду, как старая бабка с клюкой ходить?